В столице Коми проклюнулась маленькая сенсация. Случай редкий, удивительный: самодеятельная поэтесса из Удорского района Светлана Говорухина подала в суд на главного редактора литературного журнала Павла Лимерова. Удорчанку разозлило литературно-критическое эссе «Фальшивые бусы», опубликованное г-ном Лимеровым в журнале «Арт» (№ 3, 2020 г.), где он нелицеприятно отозвался о ее сборнике «Дорогое ожерелье» («Дона сикотш»).

 

По мнению С. Говорухиной, критик распространил сведения, не соответствующие действительности, порочащие честь и достоинство немолодой поэтессы.

«В результате я стала страдать бессонницей, – утверждает она в исковом заявлении в Сыктывкарский городской суд, – испытала нервный срыв и депрессию». За свои душевные муки женщина требует от П. Лимерова моральную компенсацию – один миллион рублей.

Вы слыхали, как поют птенцы?

«Кто дал право гл. редактору, кандидату филологических наук Лимерову П.Ф. рассматривать мои произведения с субъективной точки зрения <…> считать мое творчество графоманией?..» – возмущается С. Говорухина.

В частности, это касается критического анализа ее стихотворения «Убывают последние зимние дни», которое она сама цитирует в исковом заявлении.

Там сказано, что дни не просто убывают, а уступают (перечисляю): «весне молодой, ручейкам с серебристою талой водой, появлению новых весенних гонцов, сладострастному пению юных птенцов».

«Юные птенцы» – это сильно сказано! Тем более – сладострастно поющие. Г-н Лимеров мог бы восхититься пейзанской свежестью говорухинского стиха. Но вместо этого матерый филолог (кстати, на днях он защитил докторскую диссертацию) почему-то затеял нудный анализ. В ход пошли и Тютчев (привет «гонцам»!), и старина Фрейд, и такие термины, как «сублимация эротического влечения», а также «аллюзия сугубо личного характера».

Эти слова Говорухину, вероятно, задели. «Я в течение 25 лет проработала в школе от учителя до директора школы», – сообщает она городскому суду.

То есть у женщины большой педагогический стаж. А после 25 лет работы в школе какая может быть «сублимация»? Не говоря уже про «аллюзии»…

Все это, конечно, весьма забавно, но «ювелирное дело» будет всерьез рассматривать наша добрая сыктывкарская Фемида. Впервые в здании местного суда в качестве вещественных доказательств прозвучат пронзительные и светлые стихи.

Сколько я ни пытался найти примеры подобных тяжб «о графоманстве», ничего не вышло. В интернете можно обнаружить только один такой случай (о нем будет сказано ниже), да и тот весьма курьезный.

А ведь литературная критика в России возникла очень давно – как только появилась и сама наша литература.

Предлагаю читателям совершить беглый (и, надеюсь, веселый) экскурс в историю.

На война как на войне

Первая отечественная литературная война разразилась в середине 18-го столетия. Баталию открыл известный скандалист Сумароков. Вздорный Александр Петрович умудрился перессориться со всеми коллегами. Ему симпатизировал только один пиит, да и тот, к сожалению, Херасков.

Сумароков атаковал Ломоносова притчей «Осел во львовой коже». Вспыльчивый Михайло Васильевич ответил не менее злобной притчей «Свинья в лисьей коже». И как говорится, понеслась… К схватке титанов немедленно подключился ревнивый Василий Тредиаковский – он яростно нападал на обоих.

«Градов ограда сказать не можно!» – горячился Сумароков, обвиняя Ломоносова в тяжких стилистических грехах. Тредиаковский тоже не молчал в тряпочку – активно высмеивал современников. Филологические разногласия грозили закончиться мордобоем. К счастью, обошлось. Спорщики порешили драться самым горячим оружием – словесами. Тогда и случилась знаменитая литературная дуэль: кто из этой славной троицы напишет лучшую оду на заданную тему?

На мой взгляд, проиграли все трое. Сегодня эти тяжеловесные вирши с библейским колоритом производят чудовищное впечатление. Такое чувство, что авторы соревновались в косноязычии.

Но минул век «осьмнадцатый» – и дальше пошло веселее. Запахло настоящим дуэльным порохом. Литература обрела острый живой язык, который «страшнее пистолета».

Тогда-то и появилась замечательная русская традиция сбрасывать поэтов «с корабля современности». Застрельщиком стал отнюдь не Маяковский, а «наше все» Александр Сергеевич. Первым делом Пушкин расправился с Сумароковым – сбросил его «с Пинда», обозвал «карликом», а заодно пригвоздил и безобидного масона Хераскова.

Вообще, «солнце нашей поэзии» не стеснялось – разило глаголом не только вельмож-невежд, но и своих собратьев по разуму. Жертвы пушкинских эпиграмм так до сих пор и не отмылись. Ибо талантливые люди и оскорбляют талантливо.

За всех униженных Пушкиным соотечественников отомстил, как известно, молодой иностранец, слабо разбиравшийся в вопросах литературы.

А уже к середине 19-го века, благодаря «неистовому Виссариону», литературная критика достигла небывалых гражданских высот.

И больше всех почему-то доставалось поэту-ипохондрику, мастеру картежной игры Николаю Некрасову. Лирик Фет называл Николая Алексеевича «продажным рабом», Герцен (в журнале «Колокол») – «гадким негодяем и шулером», а Тургенев – «бесстыдным мазуриком».

Говорят, что Некрасов сильно обижался (особенно на «мазурика»), но секундантов не присылал. В суд бедняга тоже не обращался, а только молча страдал (в основном, запоями). И в результате угас до срока.

«Ах, господа, как хочется стреляться…»

Литераторы нежны, ранимы, часто погибают от чахотки, невидимой миру тоски или от собственных рук. Как и все личности маниакально-истероидного типа, они с трудом переносят любую критику. А уж тем паче – обвинения в графоманстве.

Однако в истории нет примеров, чтобы кто-то из мало-мальски известных писателей и поэтов доказывал свой талант в судебном порядке. Хотя поводов у многих из них было предостаточно. Причем критика – это еще полбеды, доходило и до прямых оскорблений.

Один только язвительный Набоков чего стоит! К примеру, он называл Горького «потрясающей посредственностью» (писатель-босяк, разумеется, в долгу не остался). Не признавал Набоков и Хемингуэя. Автор «Лолиты» оценивал творчество «старика Хема» довольно грубо: «Что-то о колоколах, яйцах и быках» (в английском варианте – изящнее: «bells, balls and bulls»).

В результате Хемингуэй впал в депрессию и застрелился. К счастью для Набокова, это произошло не в современной России. Иначе Следственный комитет мог бы легко возбудить дело о доведении до самоубийства.

Но даже храбрая российская Фемида пока не встревает в литературные споры. Если в стихах нет явных признаков экстремизма, то как определить, хорошие они или плохие? Здесь и эксперты ФСБ не помогут.

Немолодые судьи, проходившие в школе Белинского, до сих пор робеют перед авторитетом классика. Ведь именно Виссарион Григорьевич изобрел «судебную страховку» для своих коллег-критиков. Будучи могучим теоретиком, он глубокомысленно изрек: «Статья о сочинениях поэта-самозванца, в которой доказывается, почему он самозванец, такая статья есть критика».

Другими словами, критическая статья не подпадает под статью – ни уголовную, ни административную (если, конечно, это не критика путинского режима). Тут и Александру Бастрыкину, который тоже учился в школе, пожалуй, нечего возразить.

Но времена меняются. Как говорится, первые ласточки расправляют крылья. И «юные птенцы» уже пробудились…

«Висит груша – нельзя скушать»

В 2018 году Россию облетела поразительная новость: кемеровчанка Надежда Кудрявцева затеяла судебную тяжбу с критиком Дмитрием Мурзиным. В рецензии на ее стихи Мурзин написал: «Не отмечены ни божьей искрой, ни самобытностью автора».

Госпожа Кудрявцева, которая считает себя поэтессой, решила юридически обосновать наличие у нее «божьей искры». И в качестве доказательства представила стихи собственного изготовления: «Женская доля – священная воля: жизнь на Земле продолжать».

Про «женскую долю» – это хорошо, и судья, возможно, растрогалась. Но в иске все-таки отказала. Не стала создавать неслыханный в истории литературы прецедент.

Оценивая вирши самодеятельной поэтессы, Мурзин допустил следующее высказывание: «Рядовые банальные стихи». Более того, критик назвал творчество Кудрявцевой «муляжом духовной пищи».

Хотя если разобраться, духовная пища – это ведь тоже муляж, искусственный заменитель хлеба насущного. Как и любой эрзац-продукт, он не поддается ни научному, ни юридическому анализу. Его потребительские качества столь же условны, сколь и сомнительны.

Тем не менее, бестрепетные зоилы, не снимая ботинок, нагло лезут в чужие стихи, топчут ранимых авторов. Не надеясь на вкус читателей, критики громко разоблачают: «Граждане, вас дурят! Это не еда, а муляж. Не «ювелирка», а дешевая бижутерия. Предупреждаем: бусы – фальшивые!»

Кого и зачем они предупреждают – непонятно. Если читатель умен, то и сам разберется. Если безнадежно глуп – никакая критика не поможет.

Вообще, обе эти судебные истории (кемеровская и сыктывкарская) сугубо провинциальны. И лишний раз подчеркивают затхлую атмосферу литературных задворок. Любая критика здесь порождает лишь глупые дрязги и личные обиды.

А еще – горькое сожаление. Жалость к самим себе – маленьким и безвестным.